Дом Соли [машинный перевод] - Светлана Владимировна Тараторина

Битва богов. Когда Поединок выполняет обещание. 1944

Серов снял фуражку и вытер пот. Пальцы коснулись заскорузлого шрама

— упоминания о переходе Каркинтского залива. В 1918 зеленые попытались вырезать ему на лбу звезду. Леканя едва отврался, что он свой. Как доказательство показал мешок

с контрибуцией. К утру зеленых порешили красные, а недорезанная звезда стала доказательством того, что Леканя идейный и пострадал за убеждения.

Для биографии пострелял контру в бурные 20-е. Он унижал их за слабость, за то, что дали себя победить, но не ненавидел, как учила партия.

Сильные чувства вообще были не для него. Убивай и не дай себя убить. Будь с победителями. Крепко держи наган и партийную корочку, а страдают и мучаются совестью пусть другие.

За верную службу он получил билет на обучение в военную академию.

НЭП и эта вся толкотня за новый лад были ему не интересны. Пока он пытался приспособиться, экономические свободы свернули. Началась эра троек и судов. Вот где понадобились его точный глаз и безотказный наган. Серов вспомнил ночи в сырых подвалах. И чего от этих врагов народа вечно воняло мочой и страхом? Кем бы они ни были до допросов — членами Политбюро, жрецами Поединка или кремлевскими кухарками, — в подвалах НКВД всегда воняли одинаково. Так бы и сидел в тех гадюшниках, если бы не война. И Германия, друг сердечный

Зоргушка, не забыл о должке. И кто бы подумал, малахольный, а теперь большой человек. Говорят, самого вождя лечит. «Ищет секрет долголетия, — Серов улыбнулся нелепой мысли и любовно погладил фартовый парабеллум. Сколько лет, ни одной осечки. — А если бы и так. Пусть бы жил вечно. Свои люди повсюду нужны. Главное сегодня не оправиться».

Серов оглянулся на колонну. ЗИЛы рычали на разбитых путях. Его открытый «Виллис» укрылся слоем рыжей пыли. Людка сдуру надела белые перчатки и теперь чопорно обмахивалась трофейным веером. Баба — она и в степи баба. Еще постоянно дергала Вальку.

— Валюшенька, попей воды. Валюшечка, не выдвигайся из кабины, будешь весь грязный.

— Еще хоть слово от тебя услышу — кровавой слюной умоешься, поняла?

— Серов обшарил золотой зуб.

Людка прыснула и отвернулась к окну. Знала, сучка, что и она сегодня поживится. Водитель — черноволосый желторок — втиснулся в сиденье и крепче вцепился в руль. Валюша воткнул пальцы в нос, вытащил козу, испуганно посмотрел на отца и вытер пальцы о брюки.

«Человьиные гены. Генеральская дочь, а сын — имбецил. Шестнадцать, а все за мамину сиську держится. А я в его возрасте уже из Киммерика белых выбивал»,

— лениво подумал Серов. Невольно всплыло воспоминание, как они с Германией ворвались в пещеру, где рожала киммеринка, и как потом он разрядил в нее обойму.

Он харкнул кислой слюной и поморщился, вспомнив о вчерашней водке.

Половина личного состава еще выблевывала увольнение Киммерика. Другая немцев

и в глаза не видела. Но офицеры и бойцы НКВД-НКГБ не для этого. Они ловили внутреннего врага, чудовищ, маскировавшихся под мирное население, а на самом деле стремившихся свергнуть величественный строй нового бога.

«Стрелить ребенка разве каждый может? — размышлял он, доставая портсигар.

— А Леканя Серов может. Враг народа не имеет возраста или пола. Только приговор от

Поединка».

Леканя посмотрел на жену и сына. Шейтан бы дер их сюда переть, но выбор был невелик. Птичка донесла, что главный смершевец Абакумов уже точит на него зуб. А семья — всегда самое слабое звено. И не то чтобы Люськи жалко, батя ее давно напросился, но своего отдавать не хотелось. Серов размечтался, как сбросит здесь семью, подальше от кремлевских звезд. И будет посещать отдыхать от кровавых трудов праведных во благо Поединка.

А здесь — красота, воля, море недалеко. Еще и свой дом, честно переданный Зоргушкой.

Серов триумфально набрал полные лёгкие перепеченного воздуха и зашёлся кашлем.

— Бля, к этой духоте тоже придется привыкать. Куда едешь, Мазенин? Тебе вылезло? Табличку не видишь? Нам на Ак-Шеих.

— Я Мазайло, товарищ комиссар, — пробормотал водитель и свернул на

грунтовку.

— Один собачий отросток. — Серов натянул на лоб фуражку и положил руку на парабеллум. — Остановишься, когда увидишь лучший дом в этой дыре.

Серов насупил нос. Операция длилась только сутки. В Симферополе уже формировались эшелоны, на стол Берии возложили первые докладные о количестве, которое уже депортировали с полуострова, а этих будто кто-то предупредил. Ак-Шеих вымер.

Только заброшенные собаки и замкнутые в отрядах овцы наполняли воздух тревожными звуками.

— Рассредоточились. Как в 33-м в селах кулаков, искать повсюду, — приказал

Серов. В ноздрях защекотало. Он узнал запах. Это вонял страх, а значит, киммеринцы были на месте. Серов вышел из машины. Хижины, известняковые заборы, развешенные на полюгах шкуры, — здесь все словно застыло в прошлом столетии.

Вдруг он ощутил на себе чужой взгляд. За извращенным саксаулом скрывался мальчик пяти-шести лет. Черные глаза обожгли.

— Но, черноволосый! Не бойся. Где все?

Мальчик хлопнул большими, как две сливы, глазами, и шмыгнул в соседний двор. Серов побежал за ним. "Виллис" покатился следом. Серов заглянул в забор. На пороге большого, вымазанного белой глиной дома сидели двое: девочка лет десяти и уже виденный им мальчик. Сестра смешила брата древнейшей в мире игрой — заслоняла руками лицо, а потом отрывала ладони и делала «ку-ку». Девочка заметила чужого и обернулась. У нее были разноцветные глаза — каро-зеленые и синие. Девочка снова закрыла лицо, а когда убрала ладони, Серов чуть не вскрикнул. На месте детского личика он увидел тьму — густую бесконечную пропасть. Обман длился только мгновение. Серов вынул оружие и жестом приказал подойти водителю. Люська с сыном должны оставаться на месте.

— Шефико, иди домой! — из дома вышел мужчина.

Ему не было и тридцати. Слабый подбородок едва засеял черные волосы.

Его глаза были широко открыты, большие губы дрожали. В руке болталась нагайка, рубашка